Проснувшись утром, Гена Валерьев не сразу сообразил, где он: лежит в одежде, на спине, прикрытый простыней до подбородка, а сверху — невысокая преграда, до которой можно рукой достать… «Можно испугаться, — подумал он с улыбкой, — если бы потемнее было и если бы поезд стоял».

Молился он, как и накануне вечером, перед полуоткрытым сквозящим окном туалета, ограничившись двухминутным правилом Серафима Саровского.

Стакан с чаем был облачен в замечательный узорчатый подстаканник — совсем как раньше, а вместо синеоберточного рафинада оказался сахар-песок в бумажной трубочке.

Москву Гена представлял довольно смутно: он был там лишь единожды, с родителями, в восьмилетнем возрасте. Рудаковых он помнил более отчетливо: последний раз они заезжали в гости года четыре назад, — а потому он легко узнал их в толпе встречающих. «Валентин Иванович, Варвара Семеновна, Юля, Толя. Ст. м. «Сходненская». Адрес…», — прочитал Гена по бумажке и подумал, что адрес сейчас не актуален — имена бы не забыть…

Валентин Иванович был двоюродным братом Гениного отца, а Гене, соответственно, приходился кем-то вроде дяди, только с поправкой на двоюродность. Может быть, так оно и называется — двоюродный дядя? Родственник, одним словом. На вокзал он пришел с супругой Варварой Семеновной, а их детей видно не было, так что семья Рудаковых предстала в половинчатом составе. «Могли бы и вообще не встретить, — подумал Валерьев с благодарностью. — День-то рабочий».

— Вырос, — констатировал Валентин Иванович, пожимая приезжему руку.

— А на Володьку как похож! — добавила Варвара Семеновна и вздохнула.

— Хорошо доехал? — спросил Рудаков несколько суетливо, при этом внушительно глянув на жену. — Пойдемте к метро, по дороге расскажешь.

— Нормально доехал. Спасибо, что встретили.

— Не за что, мы же родственники.

Гена заметил, что Валентин Иванович, по сравнению с прошлым разом, ощутимо округлился и начал седеть, а Варвара Семеновна подурнела: что-то в ней появилось от перезревшего редиса, пошедшего в стебель. «Интересно, какие стали Юля и Толя, — подумал юноша. — С Толей мы ровесники, Юля на пару лет постарше… Родственники, однако!»

В метро Гена старался не вертеть головой, дабы не выдать свою провинциальность, но по тому, как он стискивал поручень эскалатора при спуске, как сходил с него, как пытался разглядеть номер подходящего поезда, — внимательный москвич с легкостью понял бы, что этот юноша в столице недавно.

— Ну, и как тебе метро? — полюбопытствовала Юля, разглядывая братца, сидящего напротив. «Наверное, троюродные, — подумала она. — А он ничего, симпатичный. За троюродных даже замуж можно…»

— Обычный вид транспорта, — ответил Гена с достоинством, подумав: «Неужели они всегда так завтракают? Или уже позавтракали и просто компанию поддерживают?»

Он имел достаточно такта, чтобы не спросить об этом напрямую, однако вопрос всерьез интересовал его: неужели они наедаются бутербродами? Неужели так каждое утро — чай, кофе, бутерброды? С чего же потолстел Валентин Иванович? Может, они хотя бы ужинают по-человечески?

«Намажь на халу масла, — вспомнил Валерьев пример, приведенный толстым пожилым лингвистом на недавней лекции. — Хала — это такая длинная московская булка. Намажь нахалу масла — представляете?»

— Чего улыбаешься? — спросила Юля.

— Да так.

— Обычно приезжие восхищаются метро, — продолжила она свою недавнюю мысль, — а на самом деле — такая гадость! Подземелья эти… На автобусе в сто раз лучше, хоть и медленнее.

— Тебе виднее, — заметил Гена и взял очередной бутерброд.

Кухня была светлая и просторная, за окном виднелись малозастроенные городские окраины, за кухонной дверью раздавалось рычание и поскребывание: доберман Тэдди желал съесть гостя или просто чего-нибудь съесть; на холодильнике мирно сидел здоровенный сиамский кот, а на трех табуретках разместились четыре человека. Такая арифметическая нестыковка объяснялась тем, что Юля держала на коленях Дашу — свою двухлетнюю дочь — и кормила ее какими-то хлопьями, залитыми молоком.

После того, как Валентин Иванович сделал пересадку на кольцевой линии и отправился на работу, Варвара Семеновна сразу же начала говорить. Гена расслышал не всё, что она говорила, хоть они и сидели рядом, — поскольку поезд гудел и скрежетал, — но еще в метро гость узнал, что у Юли ребенок, а Толю забрали в армию. Так что Даша не стала для Валерьева неожиданностью — неожиданностью стал Тэдди, облаявший его столь свирепо, что лучше бы уж укусил разочек и заткнулся.

«Красивая девочка, — подумал Гена, поглядывая на Дашу. — Может быть, она еще Ангелов видит».

Когда зашел разговор об отце, юноша слушал очень внимательно, а на вопросы отвечал неохотно и лаконично.

— Пока не известно, — говорил он. — Выясню — сообщу.

Допив чай, Гена поглядел на часы и засобирался: дел было много.

Прежде чем шагнуть в троллейбус, он еще раз сверился с заветной бумажкой и подумал: «У нас таких номеров сроду не будет. Неужели столько троллейбусных маршрутов есть? Наверное, есть: Москва — город большой». Некоторое время параллельно с троллейбусом шел трамвай и Гена с интересом следил за тем, кто кого обгонит: в его родном городе трамваи не водились. Но троллейбус свернул в сторону, а трамвай погромыхал по прямой, так что ничем определенным гонка не окончилась.

— Скажите, а кинотеатр «Метеор» скоро? — спросил Валерьев у кондуктора.

— Не скоро.

— Скажете, когда будет?

— Скажу.

«»Метеор», — подумал Гена, пряча бумажку в карман, и улыбнулся. — Почти «Комета»». Но нырнуть в воспоминания о студенческом лагере ему не удалось: всё-таки по стеклам троллейбуса текла Москва — столица нашей Родины, блин, которая, блин, не резиновая, блин! Гена нервничал, а приближающийся «Метеор» был для него куда актуальнее далекой «Кометы».

«Ориентир хороший, — отметил он, глянув на вывеску кинотеатра, а потом — в бумажку. — Но дальше-то куда? Где она — эта улица Свободы? Улица Свободы, блин! На улице Свободы расположились — с юмором ребята…»

Улица нашлась быстро, а вот дом отыскался не сразу, но всё-таки отыскался, и номер у него был не простой, а с дробью, и вход в него был не просто так, а со двора, и курили на его крыльце не абы кто, а ребята в форме — курили и рассказывали анекдоты.

«Ментяры!» — мысленно ругнулся Гена, проходя мимо, и вновь заглянул в свою замечательную бумажку, чтобы узнать кабинет нужного человека.

В унылом коридоре перед кабинетом на унылых откидных сидениях, обитых коричневым дерматином, сидела унылая очередь. Обстановка была как в поликлинике, но в кабинете, куда Гена попал после полуторачасового ожидания, оказался, конечно же, не врач, а лицо, указанное в бумажке, — судья Каплина Н.Н.

— Сын? — удивилась судья, разглядывая паспорт Валерьева, а заодно и его самого.

— Сын, — подтвердил он, разглядывая Каплину Н.Н. и недоумевая, как это она, молодая и красивая женщина, решает судьбы людей; такая работа — решать судьбы; это ведь свихнуться можно, если призадуматься…

— Вам на какое число свиданку выписывать?

— На завтра. Завтра вечером у меня поезд.

— Тогда идите с самого утра, к восьми, а то можете не успеть. Вы знаете адрес и как добраться? — спросила судья, протягивая посетителю паспорт и разрешение на свидание.

Гена нащупал в кармане заветную бумажку и ответил:

— Знаю. Спасибо.

 

* * *

Когда троллейбус подъехал к очередной остановке, приятный женский голос из динамика, никак не сочетающийся с обликом волосаторукого водителя, объявил:

— Остановка «Сходненская». Станция метро «Сходненская».

«Сойдем, раз уж такая станция», — подумал Гена и неожиданно для самого себя вышел из троллейбуса. Шагая к метро и анализируя свой поступок, он рассудил, что всё правильно: главное на сегодняшний день уже сделано, время до вечера еще есть, так что не прогуляться по Арбату и Красной площади было бы просто глупо.

Купив карту города, картонную поллитровку яблочного сока и три пирожка с капустой, Гена отправился осуществлять свой дерзновенный замысел.

Принцип перемещения в метро он постиг еще утром и уже не пытался высмотреть номера поездов, а мудро перескакивал с ветки на ветку, выискивая  путь покороче. Он даже попробовал ехать в вагоне, не держась за поручень, как делали некоторые, и у него получалось в течение целой минуты, а потом так мотнуло, что юноша решил более не выпендриваться. Поднимаясь на эскалаторе, он заметил презабавную штуку: все люди, спускавшиеся по параллельной ленте, вне зависимости от пола и возраста, казались беременными. Просто стояли они на эскалаторе под таким углом, что, ну, беременные — и всё тут!.. Продолжая улыбаться своему оптическо-гинекологическому открытию, Гена вышел из метро.

В центре Москвы было, конечно, не так, как на окраине, — поплотнее, полюднее, потуристичнее. Больше всего Гену удивило обилие церквей, которые обнаруживались чуть ли не за каждым поворотом. На Красной площади, помимо собора Василия Блаженного, оказалась церковь, которой Валерьев не помнил, — тоже древняя и красивая, — и он там хорошо помолился. Еще на Красной площади было лобное место, куда туристы кидали монетки, «мечтая попасть на плаху», — мысленно скаламбурил Гена. А что — они, действительно, радовались, когда попадали…

На Арбате Валерьеву особенно понравилась испещренная надписями-подписями стена, ну и картин было несколько неплохих. А поразил его йог — не столько своим выступлением, то бишь хождением по битому стеклу, эффектной игрой с факелами и т. д., сколько фразой, произнесенной при сборе денег со зрителей. Сказал же он следующее:

— Ну, я-то, понятно, йог — мне деньги нужны. А вам они зачем?

Посмотрев на часы, Гена понял, что самое время решать второй сегодняшний вопрос. Вот только откуда бы позвонить?

— Не знаешь? — добавил он.

— Знаю, конечно, — ответил встречный парень. — Таксофоны вон. Карточка есть?

— Нет.

— Тогда геморрой: ее поблизости хрен купишь. Тебе куда звонить?

— В Москву.

— Короче, есть предложение: я тебе даю трубку минуты на три, а ты мне ставишь пиво. Пол-литра, какое хочешь. Идет?

— Договорились.

— Если поговоришь раньше, чем я допью, оставлю тебе, — пообещал парень и, хихикнув, жадно присосался к бутылке с дешевым пивом.

— Здравствуйте, Наташа. Это Гена Валерьев. Я в Москве.

Он впервые держал в руке сотовый телефон, и это усиливало волнение. Он всегда волновался, разговаривая с Наташей. Было в этих разговорах что-то неэтичное, что ли, и он облегченно вздыхал, когда разговор заканчивался. Вынужденная необходимость, чего уж теперь…

— Я завтра иду к отцу. Передать ему что-нибудь?.. Ну, на Арбате. А зачем вам?.. Зачем нам встречаться?.. Письма? Хорошо… У меня есть схема метро, найду… Внизу, никуда не ходить, у стены… Понял, понял: с одной стороны — выход, с другой — стена. Во сколько?.. Хорошо. До свидания.

— Не успел, — констатировал телефоновладелец, с довольной ухмылкой забирая трубку.

— Разве я больше трех минут говорил? — удивился Гена.

— Может, и меньше. Но пива уже не осталось.

Гена приехал на место встречи на пять минут раньше. Там с выжидающим видом стояла красноволосая голопупая девушка с каким-то шурупом, вмонтированным в левую бровь. «Навряд ли», — подумал юноша и встал рядом. «Слава Богу!» — воскликнул он мысленно, когда к девушке развинченной походкой подошел мачо с черной розой.  Наташа опоздала на пять минут.

— Здравствуй, Гена, — сказала она.

— Здравствуйте, — ответил он. — А как вы меня узнали?

— Фотографию видела. Поднимемся наверх, а то поезда шумят.

Она была невысокая, полноватая, с правильными чертами лица и явно моложе отца. Выйдя из метро, Наташа закурила длинную тонкую сигарету и, пуская дым в сторону, отметила:

— Ты очень похож на Володьку. Не напрягайся, — добавила она, пристально глянув на Гену. — Я не твоя вторая мама. Мы друг другу ничего не должны. Просто мы у него единственные близкие люди, больше нет никого — понимаешь?

— Понимаю.

— Сейчас главная проблема — деньги на нормального адвоката.

— Ничем помочь не могу.

— Может, у него друзья остались, родственники?

— Только кредиторы. Один уже года четыре ходит и спрашивает, когда папка долг отдаст. Я писал про него. Друзья — если только институтские, из «Натюрморд».

— Каких «Натюрморд»?

— Из театра, который папка основал. Но там сейчас из того поколения никого не осталось, это молодежный театр.

— Тоже глушняк, — заключила она и глубоко затянулась. — Придется в Москве рыть.

— А как у него вообще? — спросил Гена расплывчато.

— Вообще — лучше всех! — ответила женщина резко. — Сидит в «пятерочке», светит лет восемь. А если докажут группу и особо крупный размер, то может и больше получиться.

— Он мне писал, что года четыре…

— Четыре — это если шесть дадут и если выйдет по УДО. Такое может быть. Только адвокат нужен очень хороший. И начальнику колонии надо будет дать, тоже в особо крупном.

— А оправдать его не могут?

— С поличным взяли. Подослали провокатора, а когда заказ передавал, его и взяли. Суки! — прошипела Наташа и, бросив окурок на асфальт, шаркнула по нему, после чего отвернулась от Гены, сглотнула и произнесла с болью и нежностью: — Конечно, он гений… Если бы не провокатор… Какая разница, сколько этих пятисоток по стране ходит…

— А вы не знали?

— На день раньше тебя узнала. В себя пришла — тебе позвонила. И ведь ничего с этого не поимел, кроме срока. Он даже мне ничего ни разу не подарил, я правду говорю!

— Да я верю, — сказал Гена с невеселой улыбкой. — Маме он тоже ничего не дарил. Сам подарок.

— Мне пора. Вот твои письма и два рассказа.

— Читали?

— Письма?

— Рассказы.

— Не до рассказов как-то.

— Ясно. Ему передать что-нибудь?

— Не надо. У него сотовый, мы на связи. Только на свиданке про сотовый не говори: разговоры прослушиваются.

— Учту. Спасибо за всё.

— На здоровье. Как добраться — знаешь?

— Вы говорили, у меня записано. «Водный стадион» и так далее.

— Правильно. Иди к восьми или пораньше и сразу пишись в список.

— Хорошо. До свидания, Наташа.

— Пока. Удачи. Так и быть, привет передай — не тяжело нести будет?

— Справлюсь.

 

* * *

После встречи с Наташей Гена отправился к Рудаковым и поспел как раз к ужину. Ужин был много сытнее завтрака и состоял из макарон с гуляшом, причем для приготовления макарон использовалась микроволновка. «Макароны из микроволновки! — иронично думал Гена и старался не морщиться, проглатывая склизкие комки разварившегося теста. — Стоило ради такого микроволновку придумывать!» А вот гуляш был классный.

— Ген, а может, ты супчику хочешь? — предложила Варвара Семеновна. — С обеда супчик остался.

— Нет, спасибо.

— Ты ведь не обедал, — настаивала она. — А супчик хороший…

— Не уха случайно? — уточнил Гена.

Валентин Иванович рассмеялся и посмотрел на жену и дочь, но те не поняли.

После ужина пили чай и за чаем разговаривали о Владимире Валерьеве, Володе Красном Солнышке, Генином отце.

— Его, наверное, просто подставили, — говорил Валентин Иванович смущенно. — Он открытки разные шуточные делал, у него реклама была — виртуальный фотохудожник, в метро даже висела. Всё в оргтехнику и рекламу вкладывал… Может быть, он просто пошутил с этими деньгами, а его подставили. Он ведь очень доверчивый…

Валерьев вспомнил, какую открытку папка прислал ему на прошлый день рождения: на основе черно-белой паспортной фотографии Гены было сотворено нечто чудесное — фокусник, достающий белого кролика из черной шляпы, вот только румянец на лице фокусника был какой-то нездоровый, вроде чахоточного.

— А твоя профессия как-то называется? — спрашивал юноша в тот день рождения в телефонном разговоре.

— Файкер, — отвечал отец. — В переводе означает что-то вроде обманщика.

— Похоже на факира, — заметил сын.

— И на факера, — дополнил Володя Красно Солнышко.

— Он к нам часто заходил: они с Наташей рядом жили, — сообщила Варвара Семеновна.

— Мама! — укоризненно произнесла Юля.

—  Я знаю про Наташу, не волнуйтесь, — сказал Гена, краснея.

— Дядя Володя по жизни с Толькой тусовался, книжки ему советовал, фильмы, — проговорила Юля с некоторой поспешностью и задумчиво продолжила: — А теперь обоих забрали. Почти одновременно забрали — и Толю в весенний призыв, и дядю Володю. А как на Новый год они с Толькой с балкона ракеты пускали — помните? — продолжила она весело.

— Забудешь такое! — проворчал Валентин Иванович. — Целую ракетную установку притащил, фауст-патрон какой-то, и додумался — с балкона!

— А потом утку в духовке жарил целых два часа. Такой дым стоял — дышать было невозможно, — пожаловалась Варвара Семеновна.

— Но утка получилась вкусная, — отметил Валентин Иванович.

А Гена вспомнил, как папка нахимичил пакетик белого порошка, называвшегося «пероксикетоном», что ли. Это была чудесная взрывчатка: если на ладонь насыпать махонькую кучку этого вещества и поднести спичку, то на секунду из ладони произрастет красный огненный куст и мгновенно пропадет, не оставив после себя ожога — только кисловатый запах. А если забить чудесную взрывчатку в бумажный патрон — один из тех, которые были наделаны Володей и сыном путем оборачивания бумажки вокруг фломастера и склеивания того, что топорщится, — если забить взрывчатку в такой патрон, вставить самодельный бикфордов шнур из чем-то пропитанной кордовой нити, сверху поместить заглушку из смеси взрывчатки и клея, потом прийти в лес, поджечь шнур и отбежать подальше, — то можно было с восторгом наблюдать, как разлетается в щепу трухлявый пенек, а на его месте остается внушительная воронка… Готовить Володя Красно Солнышко тоже умел, да и вообще мог сделать всё, за что брался. «За бизнес вот только зря взялся, — подумал Гена грустно. — Не его это».

— Ген, а тебя в суде про нас не спрашивали? — полюбопытствовала Варвара Семеновна.

— Про вас?

— Ну, мало ли. Родственники, заходил он к нам. Может быть, думают, что мы знаем чего-нибудь. Могли ведь спросить…

— Варя, иногда ты такую чушь порешь! — раздраженно заметил Валентин Иванович. — Извини, Гена. Передавай завтра отцу привет от всех нас.

— Передам. Мне завтра в шесть встать надо.

— Ляжешь пораньше, мы тебе будильник дадим — не беспокойся, встанешь.

Гене постелили в Толиной комнате. Стол с компьютером, кровать, шкаф, плакаты на стенах, впечатляющий вид из окна. «Высоко!» — подумал Гена и, переместив взгляд из заоконных просторов вглубь комнаты, стал размышлять, что за человек Толя. Применяя методу Шерлока Холмса, Гена сделал значительное количество умозаключений, но к главному эти умозаключения почти не имели отношения, главным же было то, что он завидовал Толе. Толя виделся с Гениным отцом в течение последних трех лет, о чем-то говорил с ним, чему-то учился у него, а Гена в течение последних трех лет отца не видел: лишь письма, лишь открытки, лишь недолговременные телефонные разговоры.

«Так бы, наверное, и не увидел, — подумал Валерьев с невеселой улыбкой. — Сплошная конспирация: письма до востребования, звонки на сотовый… Москва — город большой. А тут всё просто: ИЗ-77/5, это вам не абонентский ящик, это место вполне конкретное».

После вечернего правила Гена помолился, чтобы завтра всё прошло благополучно, а затем выключил свет, лег и уснул.

 

 

© Евгений Чепкасов