Тамара Ивановна сидела на расписном деревянном детском стульчике и читала книгу эзотерического содержания, изредка прерывая процесс, чтобы посмотреть, не шалят ли дети. Дети шалили в пределах нормы, и воспитательница вновь припадала к источнику тайных знаний, изданному неплохим тиражом. Наконец она отложила книгу и задумалась, глядя на играющих детей с безучастностью камеры слежения.
На душе у Тамары Ивановны было муторно — совсем как у ребенка, у которого лучший друг отобрал любимую игрушку. Причиной всего стала та самая книга, отложенная сейчас в сторону, — книга желанная и дорогая. Неприятность заключалась в том, что из-за ее покупки не осталось денег не только на семинары, но даже и на клуб. Занятия проходят в ее детском саду — и она уже две недели не может туда попасть. Это же просто свинство! Кто, спрашивается, выбил у заведующей копеечную аренду? Кто привел их сюда? И ее же теперь за порог не пускают без денег! Ну, Олег!.. Дождешься — расскажу заведующей, что у тебя за психологические тренинги!..
«Нет, так нельзя, — урезонивала она себя, разжимая кулак, но распаленное воображение говорило, что можно, только так и можно: если он с тобой по-свински, то и ты имеешь право, — и кулак снова сжимался, а рассудок продолжал возражать, что так всё-таки нельзя, что если не здесь, то будет другое помещение, и цены изменятся, и ей будет туда ходить не так удобно, и вообще могут не пустить, даже с деньгами, — и наконец она решила: надо посоветоваться с братом.
— Маша! — позвала Тамара Ивановна. — Иди сюда… Слушай, твой папка дома будет сегодня вечером? Никуда не собирался?
— Дома. Никуда.
— Я зайду к вам сегодня. Как там Сашка поживает — нравится ему в школе?
— Гово’гит, н’гавится.
— Вот и хорошо. Когда ты «р» научишься говорить? Ну-ка, как у нас звери рычат? Ррррр! Теперь ты давай: ррррр!..
Вечером, после работы, Тамара Ивановна отправилась к брату Григорию и, затворив дверь, проговорила с порога:
— Привет! Ты когда Машку рычать научишь? Я ей «р-ры», а она мне «г-гы»…
— Привет, Тома, — сдержанно ответил брат. — Раздевайся, проходи. У нас гости.
— Кто? — шепнула сестра, заранее поморщившись.
— Женя Солев с мамой.
— Детсадовская дружба…
— Почему детсадовская? Они теперь одноклассники.
— Не знала. Когда они уйдут, мне надо будет с тобой посоветоваться.
— Посоветуемся. А пока пошли в зал. Ленка, зараза, гуляет, а я отдувайся. Уже не знаю, о чем говорить, — шепотом пожаловался Григорий Иванович.
— Бедненький… Как уж ее зовут-то?
— Софья Петровна.
— Здравствуйте, Софья Петровна!
— Здравствуйте, Тамара Ивановна! — ответила та несколько удивленно.
— Мы с Гришей сестра и брат, — пояснила новоприбывшая и лукаво добавила: — А вы что подумали?
— Ничего особенного, — смущенно ответила гостья. — Не знала, что вы брат и сестра, вот и удивилась.
— Ясно. А Женя где?
— Они с Сашей в другой комнате. У девочки из их класса завтра день рождения, и учительница поручила им придумать поздравление. Вот они и сидят придумывают.
— Творческий процесс, значит, — улыбнулась воспитательница. — А Машка тоже с ними?
— Машку Лена в секцию отвела, — терпеливо объяснил Григорий Иванович. — Сегодня же понедельник.
— А, ну да, — вспомнила Тамара Ивановна. — Фигурное катание.
— Фигурное катание?! — изумилась Софья Петровна. — Но ведь она младше Саши, по-моему, ей лет пять или шесть…
— Шесть, — подтвердил отец с гордостью. — И уже стоит на коньках.
— С ума сойти! А я как-то пробовала на коньки встать — ну корова и корова…
— Поначалу все как коровы, а потом ничего, — заметила воспитательница. — Я уж не помню, вы ходили с нами, когда я подготовишек на цирк на льду водила?
— Нет, но Женя мне всё рассказал. Там что, правда белые медведи на коньках катались, или он сочиняет?
— Правда. Так что было бы желание.
— А еще… Вы про секцию заговорили — и я сразу вспомнила… Вы уж простите Христа ради, что я сплетни повторяю, но я уже от нескольких людей слышала… — Софья Петровна замялась, подбирая слова, но так ничего толком не подобрала и выпалила: — Это правда, что у вас в садике секта обосновалась?
— Секта?.. — встревожилась Тамара Ивановна, но потом поняла, о чем речь, и рассмеялась: — Секта! Ничего себе секта! Какая же это секта?..
— А что там у вас такое?
— Погодите, я сейчас чай поставлю и всё расскажу. А то эти деятели, чувствуется, еще долго заседать будут. Пусть себе заседают, а мы пока чайку.
Когда она ушла на кухню ставить чайник, в разговор вкрались неловкие паузы и словесные конвульсии, так что продолжать его стало обременительно, однако он был необходим, ведь нельзя просто сидеть и молчать, — и в результате этот полутруп не угасал, словно поддерживаемый аппаратом искусственного дыхания. А разговор двоих в соседней комнате представлял собой гораздо более активную и жизнеспособную субстанцию; шел он, впрочем, безболезненно прихрамывая, как человек, одна нога которого короче другой, но при этом обе ноги здоровые.
— А она тебе нравится? — внезапно поинтересовался Саша.
— Кто? — не понял Женя.
— Машка Сафронова. Или у кого-то еще день рождения?
— Ну, она хорошая… И что облако на Ангела похоже, сразу поняла…
— А чего ты тогда ничего не придумаешь?
— Мы же уже придумали: я говорю, ты открытку вручаешь, Лидия Михайловна за уши тянет.
— А что ты ей будешь желать? — насмешливо спросил Саша. — Расти большой, хорошо учиться и слушаться родителей?
— Да. А что еще надо?
— Ты, прям, как маленький! Она же тебе нравится!
— Ну и что?
— Значит, необычное что-то пожелать надо. Или придумать что-нибудь необычное… Твой Христос праздники устраивал? — неожиданно закончил он.
— Устраивал, — ответил Женя, немало удивившись и подумав, что, наверное, не зря он пересказывает Евангелие на уроках чтения. — Устраивал. На свадьбе в Канне Галилейской Он воду в вино превратил.
— Зачем? Чтобы все напились?
— Чтобы весело было. А еще Он пятью хлебами накормил пять тысяч человек. И там еще двенадцать коробов наполнили несъеденными кусками.
— Круто. А куда потом дели эти короба?
— Съели, наверное.
— Вино и хлеб, выпивка и закуска! — рассмеялся Саша. — Умел Он праздники устраивать!
— Хлеб и вино, Тело и Кровь! — пробормотал Женя и счастливо улыбнулся. — До сих пор празднуем!
Тем временем в соседней комнате началось чаепитие, и Софья Петровна быстрым движением перекрестила свою чашку и розетку с вареньем, а Тамара Ивановна и Григорий Иванович удивленно переглянулись.
— Так что там за секта в детском саду? — спросила Женина мама, отхлебнув из чашки.
— Секта! — воскликнула воспитательница со смехом и возвела очи горé, после чего посмотрела в глаза собеседницы и объяснила: — Не секта, а психологический клуб. Тренинги разные, тесты, лекции. С религией вообще никак не связано. Я была там несколько раз — всё совершенно невинно. Во главе этого клуба — ученый, кандидат психологических наук. А тем, кто сплетни распускают, передайте, что так нельзя. Они нашему садику, между прочим, репутацию портят. А клуб этот аренду платит — он садику выгоден.
— Простите ради Бога! — смущенно проговорила Софья Петровна. — Просто мне рассказывали, что там палочками этими курительными пахнет, и музыка какая-то особая, и крики, как будто кого режут…
— И вы поверили? — улыбчиво пристыдила Тамара Ивановна. — Кто же там вынюхивает и подслушивает?
— Не важно. Завтра же пойду к ним ко всем и скажу, чтобы языками не мели, — сердито пообещала Солева.
Когда она и Женя ушли, брат с усмешкой поглядел на сестру и спросил:
— А что, у вас там правда кто-то орал?
— Да Валька, дура, на ребёфинге. Там ведь рождаться надо. Другие молча или постонут, поплачут немножко, а она прямо в полный голос…
— Как бы не выгнали вас оттуда.
— Пока не выгоняют. Но ты представляешь… — и она гневливо поведала ему свою печаль.
— Ты приди к ним тогда и скажи, что или они тебя пускают бесплатно, или ты сообщаешь о них правду-матку и заведующей, и родителям. Это вообще твой садик! Ты им и аренду выбила, и покрываешь их! Они тебя не то что бесплатно должны пускать — они тебе деньги должны платить! Так и скажи. А то нашли овечку…
* * *
Женя Солев пожелал Маше Сафроновой расти большой, хорошо учиться, слушаться родителей и не грешить.
— Великая грешница! — рассмеялась Машина мама, и весь класс тоже рассмеялся.
Поздравляли сразу после уроков, и в дверях толпились родители. Вслед за Жениными пожеланиями Саша вручил Маше поздравительную открытку, а потом Лидия Михайловна семикратно потянула девочку за ушки. Когда процедура закончилась, Машина мама вручила дочке коробку конфет, и та, смущенно улыбаясь, пошла по рядам одаривать одноклассников. В последнюю очередь она добралась до учительницы, очень смутившись от такой оплошности, но конфет хватило.
Лидия Михайловна поджидала ученицу с нетерпением, поскольку заметила, что дети, поедая конфеты, переглядываются, пожимают плечами и даже морщатся. Отправив конфету в рот, учительница метнулась к Машиной маме и шикнула:
— Вы что, с ума сошли?!
— В чем дело?
— Они с ликером! Немедленно собирайте у тех, кто не доел!
Обратившись к детям, Лидия Михайловна сказала, что эти конфеты для взрослых, что их дали по ошибке, что если кто-то не доел, то пусть складывают обратно в коробку…
— Как — с ликером? — восклицала Машина мама. — Там же ни слова про ликер!
— Машенька, зайчик, ты ни в чем не виновата! И мама твоя ни в чем не виновата! Это просто ошибка! — успокаивала учительница девочку, пока ее мама собирала недоеденные конфеты, но девочка всё равно плакала.
— А ликер — это вино? — спросил Саша, оценивая непривычный вкус.
— Вино, — ответил Женя.
— Канна Галилейская! Канна Галилейская! — вскричал Саша со смехом. — А кусков набрали целую коробку!
Услышав это, Женя разрыдался, и Лидия Михайловна метнулась к нему (Маша уже была с мамой) и повлекла мальчика из класса.
А с Женей приключилась форменная истерика, и он некоторое время неудержимо рыдал возле раковины и не мог прийти в себя даже от умывания холодной водой.
— Ну что ты, горюшко, что ты? — уговаривала учительница, умывая, умывая, умывая мальчика и махая рукой на Софью Петровну, заглянувшую в туалет. — Что ты?
— Почему так?! — с болью проговорил Женя сквозь стук зубовный. — Нельзя играть в Евангелие! Нельзя!
— Никто и не играл, — объяснила Лидия Михайловна. — Просто так получилось. И Маша не виновата, и мама ее не виновата, и Евангелие здесь ни при чем…
— Вы просто не понимаете, — печально заключил мальчик, подавляя последние рыдания.
— Что тут у вас? — вопросила Софья Петровна, решительно входя. — Он мой сын!
— Извините, — пробормотала учительница, отступая.
— Женечка, сынок, что с тобой?
— Ничего, — ответил он спокойно и опустошенно. — Просто нельзя играть в Евангелие. Кому-то от этого будет плохо.
* * *
В тот же день на большой перемене Степа нашел Гену и обратился к нему с таким предложением, которого последний никак не ожидал.
— Но я же не актер, — ответил Валерьев недоуменно. — При чем тут я?
— Нам актер и не нужен. Ролевая игра — это совсем не театр: в ней неясно, кто и как себя поведет и чем всё закончится. И зрителей на ролевых играх тоже нет — есть только участники.
— Ролевые игры — это когда всякие-разные толкиенутые товарищи по лесам бегают с деревянными мечами? — уточнил Гена с улыбкой.
— Не только. Есть настольные ролевые игры, кабинетные и полигонные. Ты про полигонную игру говоришь, а у нас гораздо проще — кабинетка часа на два. Суть ее вот в чем.
И Степа поведал историю общества словоглотов, присовокупив, что роль у инока ключевая и вместе с тем самая простая, ведь он не должен слышать постоянно какое-то слово и может употреблять любые слова, и цель у него благородная: он хочет, чтобы все стали свободными, как он.
— Как Neo в «Матрице», — заметил Гена.
— Далась вам эта «Матрица»! — недовольно пробормотал Степа. — Миша Солев то же самое сказал.
— А он будет играть?
— Да. Между прочим, играют сплошь твои знакомые из «Кометы»: я буду парторгом, моя Лена — журналисткой, Миша — писатель, его Светка — врач, Гриша — генерал, ты, если согласишься, — инок. Зеленый домик в полном составе. Да, еще один чувак будет — ты его не знаешь, — Дрюня Курин, он будет шаманом-подпольщиком.
— Мой одноклассник, — задумчиво сообщил Валерьев. — Шаман — это для него подходит…
— То ли мир тесен, то ли спиралька опять закручивается… — изрек Степа, поморщившись, словно от мигрени. — Помнишь, мы у костра про фатум говорили? А потом мы уже без тебя сидели у костра на том же месте и говорили про фатальную повторяемость событий. Если растянуть этот круговорот по временной оси, то получится спираль. Вопрос в том, сами ли мы кружим, как в лесу кружат, или у нас проводник есть, которому нас кружить нравится. Ты как думаешь?
— Не знаю. Знаю, что Кура учится на экономе, а ты — на ЕГФ.
— Мы из театра «Натюрморды». Вся наша компания из зеленого домика — сплошные натюрморды.
— Это спиралька! — воскликнул Гена возбужденно. — Ты прав! Я согласен участвовать!
— Вот и славно. Тогда давай обменяемся телефонами и вечерком поговорим подробнее о твоем персонаже. Я прихватил наши правила, твою вводную и статьи о ролевых играх — держи, изучай. Игра состоится в эту субботу, в шестнадцать ноль-ноль, в сто семнадцатой аудитории главного корпуса. И помни: каждый игрок будет преследовать свои цели. Продумай, в чем выгоды твоего учения. Кое-что я тебе подскажу, но основную стратегию вырабатываешь ты сам. Кстати, я — твой главный враг на этой игре, так что не особо доверяй моим советам, — улыбчиво предупредил белобрысый мастер. — Пойду в свой корпус, а то перемена заканчивается. Вот мой номер, держи, а теперь свой диктуй… Записал. Пока! Приятно было встретиться на спиральке!
Войдя в аудиторию после звонка, Степа извинился перед преподавателем, подсел к Мише и сообщил:
— Гена согласился. С тебя пиво, желательно — сегодня.
— Ладно. Вечером занесу.
— И прихвати Светку, а я Лену позову. Вдвоем мы столько не выпьем — это во-первых…
— А во-вторых, молодой человек, вы находитесь на семинарском занятии, — саркастически напомнил преподаватель, и Степа извинился вторично.
Вечером Миша в сопровождении Светы и с небольшой тяжело груженой спортивной сумкой — точь-в-точь такой, в каких герои американских боевиков носят оружие, — явился к Степе. В сумке обреталось пиво, а количество его было сногсшибательным даже для четверых — по два с половиной литра на человека.
— Ну ты даешь! — восхитился хозяин. — Чипсы с меня.
Примерно в тот момент, когда каждый из участников ополовинил по первой бутылке, Лена сказала:
— На прошлой неделе мы так же сидели.
— И блюдце вертели, и сильно потели, — добавил Степа. — Стихоплетка ты моя.
— Я случайно! — рассмеялась она.
— А блюдце вертели всё-таки не мы, — задумчиво проговорил Миша. — Помните, как оно возле букв проворачивалось? Вплотную к букве подъедет, и уже всем ясно, какая буква, а оно всё-таки прокручивается, пока стрелка не укажет на букву. Жуткая какая-то педантичность! И к тому же, попробуйте так вчетвером или втроем провернуть с разных сторон — запутаешься, куда вертеть. А оно легко-легко шло, мы его просто кончиками пальцев касались.
— Так всегда бывает, — заметила Света.
— Степ, ты как этот сеанс расцениваешь? — полюбопытствовал Солев. — Тогда все были возбуждены, сейчас время прошло…
— Мистификации не было, — ответил тот. — Протокол духообщения я вам отксерил, там всё точно. Подлинник, подписанный кровью, у меня…
— Не кровью, а красной пастой, — уточнила Лена. — Вообще, глупая была идея.
— Не важно. Важно, что это было. Если ты, Миш, имеешь в виду содержание, то время покажет. Пока в этих пророчествах сплошной туман. Например, «к осени улей успокоится» — это про Россию, и в середине октября. Ясно, что иносказание, а фиг поймешь.
— Про Гену уже сбылось, — сказал Миша задумчиво. — А про остальных — какие-то темные пророчества, мне даже не по себе немного.
— Сам же хотел! — воскликнула Света обиженно. — Если бы не твой рассказ, никого бы мы не вызывали.
— Знаю, знаю, простите… Мне теперь кажется, что не надо было этого делать, — закончил парень неожиданно для самого себя и присосался к бутылке.
— Впечатлительный вы, батенька, — улыбнулся Степа. — В рассказе хотя бы пригодилось?
— Пригодилось, но мог бы и обойтись. И без Гены, кстати, тоже могу обойтись: мой герой на него не очень похож.
— Я же говорил, что прототип не должен давить на героя. Но инок нам на игрушку всё равно нужен. Кроме того…
Зазвонил телефон, и Степа произнес, вставая с табурета:
— Если это он, то будет жить долго.
— Добрый вечер, — сказал Валерьев в телефонную трубку.
— Добрый вечер, долгожитель, — ответила трубка. — Только что про тебя вспоминали.
— С кем это?
— С натюрмордами-словоглотами. Пьем пиво, радуемся, что инок нашелся. Хочешь — приходи, только я живу далековато…
— Нет, спасибо, — отказался Гена, подумав, что «далековато» — странный адрес. — Я тут почитал твои бумажки. В общем, всё круто. Не думал, что у ролевых игр такая серьезная теоретическая база: техногенные, фэнтэзийные, исторические, мистериальные, игры пограничного состояния, игры высокого напряжения, настольные, кабинетные, полигонные, элитарные, полуэлитарные, открытые… А «Сказки Шворца», «Искусство хождения по граблям» и «Шестеренка ролей» — это просто великолепно. Ты давно мастеришь?
— Первый раз, — ответил мастер. — Придумал словоглотов, начитался теории — и вот теперь не знаю, что из этого выйдет. Свою вводную ты видел, правила видел, сейчас кое-какой компромат на других дам. Извини, я коротко, а то там без меня пьют… Начали. Шаман-подпольщик ненавидит систему, то есть Партию, но без системы его деятельность потеряет смысл. Генерал — человек военный. Для армии главное — дисциплина, а Партия — основа порядка. Однако уничтожение словоглотства может дать армии власть над страной. Писатель — лицо привилегированное, кормилец народа, но вдруг у него еще и совесть имеется… Журналистке словоглотство мешает вести репортажи, но может помочь в смысле сбора компромата — не знаю, что там Ленка придумает. Врачиха у нас будет специалисткой по откачке. К ней поступают коматозники, которые употребили свое слово или не услышали его вовремя. Врач в таких случаях вкалывает пациенту стимулятор кратковременного действия, и он жестами показывает свое слово. Так у врачей оказывается компромат — и некоторые приторговывают информацией. Честная у нас врачиха или мафиоза — я не знаю. Ну а я — парторг. Мне известны слова некоторых игроков, а те, кто сменил слово у шамана, уже не под моим колпаком. Зато их слова известны шаману. Про себя ты знаешь сам. Всё, я уже и так многовато тебе сказал.
— Значит, игра в морально-нравственный выбор, — заметил Гена, перебирая Степины бумаги. — Тут в одной гениальной статье говорится, что в это играть невозможно. Вот она, автор — некто Ланс из Екатеринбурга…
— Извини, Ген, меня зовут…
— Тогда иди. Пока.
Валерьев положил трубку и принялся перечитывать гениальную статью екатеринбургского Ланцелота, ставя карандашом галочки напротив наиболее понравившихся мест: «В тот момент, когда деяние на моральном поле становится возможным, заканчивается игра и начинается жизнь… Значимым событие на моральном поле становится только тогда, когда один из вариантов выбора — реальная жертва со стороны человека, совершающего выбор… Деяние на игре невозможно, а игра в деяние деянием быть не может… Всякий раз при попытке игры «а-ля высокая трагедия» отыгрыш скатывается или в фарс, или в истерику…» Галочек было немало.
© Евгений Чепкасов
