ГЛАВА ШЕСТАЯ. Прогулка

 

После ухода Корфа я некоторое время неподвижно и почти безды­ханно сидел на живом табурете, усиленно размышляя об удивительной, даже неприличной осведомленности Учителя.

«Наверняка, он знает, — озлобленно думал я, — сколько нетопырей я съел по пути сюда и под каким кустом присел по нужде!»

Я нервно соскочил с животного, прошелся по пиршественному залу, пнул блестящего латника так, что металл прогнулся, а человек неуклю­же обвалился на мягкий пульсирующий пол. Успокоившись таким образом, я накормил табурет Уи припасенной с завтрака человечиной. Он сожрал мясо невероятно быстро, при этом оглушительно чавкал, возбуж­денно подрагивая заляпанным чужой кровью телом. Я тоже неудержимо дрожал, когда, почесав мерзкое брюхо Уи, сунул кончик хвоста в его прожорливую пасть. Табурет крайне удивил меня, всего лишь клейко пососав хвост и выплюнув его невредимым. С той поры Уи, действительно, неотвязно сопровождал меня.

Я сходил в мою комнату и вооружился, стянув себя широким поясом с дротиками и Мечом и прихватив из лаборатории пару склянок на экст­ренный случай. Дойдя до башни с металлической винтовой лестницей, я внезапно притих, услышав сверху голоса Корфа и Ламиса, гулко растя­гиваемые зубчатыми лестничными ступенями.

— … и ест с аппетитом стронга! — завывал голос Ламиса, видимо, обо мне. — А как он бросил тот плод! Учитель, мне кажется, мы с тобой — гении!

— Естественно, и хватит о пустяках, — грубовато задрожал голос Корфа. — Он может сейчас придти. Тебе не кажется, что наш Орбан сов­рал о рунах?

— Кажется. Плавающие руны не могут исчезнуть, не передав…

— То-то и оно! — нетерпеливо перебил Учитель. — Он скрыл даже от меня, а это высшее непослушание. Скажи ему на охоте, что я знаю, и выпытай… Впрочем, нет, лучше последить за ним денек — другой. Если тут затесались они, то тогда вернее… Ты как считаешь?

— Пожалуй, вернее. Кроме того, сны.

Отстояв ногу, я неловко переменил положение, довольно громко пришаркнув. Разговор наверху бесшумно лопнул, и я торопливо зацокал когтистыми ногами по лестнице. На середине подъема мне встретился спускавшийся Учитель; он внимательно посмотрел на меня и, загадочно усмехнувшись, прошел мимо. Чтобы пропустить Корфа мне пришлось отпрянуть в сторону прозрачной стены — шаг, доложу я вам, страшный. Легкий плащ Учителя мягко облизал мою руку и скрылся за лестничным витком.

Вдруг стены почернели, сверху внедрился свежий ветер, дневной свет, явственно взвизгнул нетопырь, вероятно, пойманный и съедаемый. «Ламис откинул верх башни», — догадался я. Вскоре лестница обрубилась мягким живым полом, и я убедился в правильности догадки. Ламис стоял на самом краю той обширной круглой площадки, куда садилась грузная Зелёнушка, и отрывисто кричал, кого-то призывая.

«Вот бы столкнуть! — помечтал я. — Впрочем, у него крылья».

— Уже собрался, Орбан? — полувопросительно произнес он, впервые назвав меня по имени. — Быстро же ты!

Ламис был одет в короткий одноцветный плащ, темные шаровары и вооружен арбалетом, серебряные болты которого, как я узнал потом, оказались самонаводящимися. Громко фыркая и хлопая размашистыми крыльями, на посадочную площадку соскочили с воздуха два пышногривых пегаса.

— Наконец-то! — проворчал Ламис. — Садись на этого, любезный стронг. Он без норова.

— Зато я с норовом, — нагрубил я, — и сам летаю неплохо.

— Я не сомневаюсь, Орбан, но пегасы летают быстрее, они очень долго не устают и — главное — сохраняют силы летчика, что особенно важно в битве. Мои доводы тебя убедили?

— Да, — нехотя буркнул я.

— Тогда полетели, ноги в стремена … Не узковаты? Хорошо. Узду в руки. Если хочешь взлететь или полететь быстрее, то…

— Я знаю! — перебил я, сдавливая бока пегаса мускулистыми ногами.

Он заржал и плавно взмыл вверх, унося меня прочь от поучений урода.

Ламис задержался, произнося заклинание и чертя по воздуху тонкие фигуры пассов, чтобы остроконечный верх башни с коротким шпилем и пятиугольным флагом опрокинулся на законное место.

— Ты умеешь летать на пегасе, — подытожил он, догнав меня. — Откуда?

— В Зиргии научился. К нам попал один раненый пегас, мы его выходили, — объяснил я и со смаком продолжил: — А в голодный период, когда лили дожди и вся наша болотистая местность полностью расхлябилась, мы же его и съели.

— Определенно, мы гении! Ай да мы! — радостно и тихо пробормотал мой спутник, но я расслышал его даже сквозь однообразный протяжный свист рассекаемого воздуха и хлопанье пегасовых крыльев.

— Что ты сказал? — переспросил я.

— Ничего особенного. Хорошая у тебя память. И как, вкусное мясо у пегасов? А, милейший гурман? Я лично его не пробовал.

— Мясо отвратительное. И жесткое к тому же. Пробовать из любопытства не советую.

— Кстати, Орбан, большинство людей тоже не слишком любят конину, многие даже не ели ни разу из брезгливых соображений. Есть на Земле такие бескрылые пегасы, лошадьми называются.

— Ты, досточтимый Ламис, кажется, иного знаешь о Земле, — веж­ливо предположил я. — Что это за мир?

— Так ты действительно ничего не знаешь о ней? Ладно, расскажу. А может, потерпишь немного? Неведение прекрасно и невозвратимо. Ведь все равно Учитель после обеда просветит тебя. Рассказать или нет, крепкохвостый стронг?

— Рассказать, — твердо попросил я.

— Тогда спустимся вниз. Рассказ будет долгим, и незачем гонять пегасов попусту. Летим во-он туда, к полянке, — засуетился Ламис и вдруг оглянулся на меня с прехитрым видом. — Эх, рано вы съели того пегаса! Летчик из тебя, Орбан, как из… Хе-хе! Ладно, не обижайся!

 

 

* * *

 

Полянка была прелестна. Ее пышная шелковистая трава приятно пах­ла и живописно оплетала чей-то одинокий белый скелет с раздробленным длиннозубым черепом. Чтобы нам не мешали, Ламис хозяйственно обволок всю поляну защитным полем и стреножил пегасов. Старательно разложив свое тело на красноватой траве, он дождался, когда я тоже лягу, и начал выразительно рассказывать:

— Итак, слушай. Было время, когда не существовало ничего материального: ни Цемплуса, ни Земли, ни нашего Плимбара, ни существ, на­селяющих их. В бесконечной пустой Вселенной жили лишь бесплотные духи, и единственное их занятие заключалось в том, чтобы славить верховного Триединого. Верховный Дух говорил, что Он — Творец, а они — твари, хотя доказательств тому не было, ибо все духи появились одновременно и никто не знал, существовал ли Он до них. Но они по­верили Ему, и Он назвался Царем. Самозванец нарек Себя Богом, а слу­жителей Своих — Ангелами и ввел между ними четкую иерархию. Он правил деспотично, слушал речи только хвалебные и до того возвысился, что Ангелам даже взглянуть на Себя не позволял.

Но вот Царю показалось, что хвалебного пения Ангелов недостаточно для полного наслаждения, нужна еще чья-то лесть! Тогда Триединый соз­дал Землю, животных, растения, посадил красивый сад, а там поселил двух людей — мужчину и женщину. Он сотворил по Своему образу и подобию людей, обремененных плотью. За все время творения Царь не создал ни­чего нематериального, а это значило, что Ангелы не Его рук дело, что Он бессовестно лгал и что Он не Бог.

И тут один херувим (чин в ангельской иерархии) понял обман и восстал против Триединого. Он заставил людей сделать нечто, неугодное Царю, и Тот выгнал их из сада. Потом мятежный ангел сотворил два мира: Цемплус и Плимбар и их население, то есть всех нас. Он стал богом. Большинство духов с низких ступеней иерархии примкнули к прозревшему херувиму и вместе с ним поселились на Земле. Между тем, люди размножались, расселялись по огромному миру и молили Царя о прощении. Естест­венно, Триединому подобные мольбы неизъяснимо нравились.

Но князь сошедших на Землю духов действовал. Он и его служители общались с людьми, объясняя, что человеки поклоняются не тому, кому надобно поклоняться. Вскоре человечество забыло Триединого, и Он, разгневавшись, обрушил на Землю потоп и убил всех людей, кроме нескольких, верных Ему и спасшихся на ковчеге. После потопа человеки вновь расселились, освоили многие ремес­ла, и через некоторое время лишь один небольшой народ остался верным Царю Ангелов, а все остальные поклонялись нашему богу, научившему их многим чудесным вещам.

Ламис устало замолчал и, внимательно посмотрев на меня, выворо­тил бескровно треснувшие губы в расплывчатой ухмылке.

— Я вижу, ты действительно ни о чем подобном раньше не слышал, — почти ласково констатировал он.

— Это правда? То, что ты рассказал, правда? — ошалело выдохнул я.

— Конечно, правда, — уверенно и спокойно ответил собеседник. — Можно продолжать?

— Нет, нельзя… Точнее, можно, но потом… У меня вопросы! — залепетал я лихорадочной скороговоркой.

— Какие вопросы?

— Я волнуюсь… Сейчас… Да, вопросы! Откуда ты узнал все, что рассказал? Откуда? А? Тебя тогда не было! Никого тогда не было! Ничего тогда не было, только духи… Да, духи! — взвизгнул я под конец зачем-то и остервенело вонзил взгляд в человеческую грудь Ламиса; мне даже послышалось тихое хлюпанье прорубленной плоти.

— Откуда я узнал? — медленно переспросил он. — Да от него и узнал.

— От кого «него»?

— От бога.

— От Царя Ангелов?

— Нет же, нет, бестолковый! От нашего бога, от князя мира сего, от создателя Плимбара и Цемплуса.

— Ты говорил с ним, видел его? Но он же дух, как ты говоришь, дух бесплотный, невидимый! Я давно думал о Боге, придумывал его, это верней, и пришел к мысли, что солнце не бог, но Тот Бог, Кто зажег солнце. Бог незрим, я и раньше это понял. Но я мыслил, что Бог уродлив, да, уродлив и страшен, если скрывается! Но ты говоришь, что незримых много. Один незримый создал Землю, другой — Плимбар и Цемплус. Захотел — и создал. Значит, любой из незримых может стать богом, если захочет… Два уже захотели, а если все захотят?! Ха-ха! Я, кажется, бессвязно говорю, но ты поймешь… Ты ведь такой умный, Ламис: с богом разговаривал!.. Так ты видел нашего бога? Какой он? Конечно же, не уродливый, если явился, даже скорее… То есть нет, в материальном мире он обличья не имеет, поэтому принимает любое…

— Да, так, — глухо молвил Ламис, разглядывая меня, точно какую-
то диковину, и не переча.

Я хотел сказать еще что-то, но вдруг понял, что мой словесный свищ зарубцевался. Почувствовал неизмеримую опустошенность, словно из меня сделали чучело: сперва внутри клокотали живые органы и чувст­ва, а сейчас недвижимо лежат плотно набитые мертвые опилки.

— Все верно, колючие опилки… — почти беззвучно пробормотал я.

—   Что? Опилки? — изумленно спросил Ламис.

—   Опилки, — подтвердил я. — Но это не важно.

Я обессиленно смолк, а он начал говорить тихим напевным го­лосом:

— Я и не предполагал, Орбан, в тебе такое неравнодушие, даже одержимость вопросом о Боге или о богах, если тебе так кажется, но ты не прав! Если и говорить о богах, то только о двух: Творце Земли и ее жителей и нашем творце. Остальные духи — служители их, и других дроблений не будет, ибо их Бог и наш бог абсолютно друг другу противоположны, и дух, отошедший от одного, обязательно пристанет к другому. Наш бог и его служители являлись не только мне; в Плимбаре они явля­лись многим чародеям, и так было во все времена. Усомниться в этом невозможно; когда мы вернемся в замок, я вызову для тебя сколько угодно духов. Они, очевидцы, повторят тебе мой рассказ.

— Ты действительно можешь их вызвать? — быстро спросил я.

— Могу. Они всегда охотно прилетают. А тебе, Орбан, необходимо разобраться в своих чувствах, выбрать, с кем ты и кому будешь служить. Земному Богу или нашему богу? Этот выбор делает каждый чародей, и доселе все выбирали нашего бога или его бесплотных слуг, что, впрочем, одно и то же. Кстати, даже те, кто поклоняются чему-то материальному, например, солнцу, поклоняются одновременно и нашему богу, ибо Царь Ангелов говорил: «Кто не со Мною, тот против Меня». А если не с Тем Богом, значит, с нашим! С нашим!

— И как зовут этого «нашего бога»? А то столько богов существует, по твоим словам, что и спутаться недолго! — нервно произнес я.

— У него множество имен на Земле, — раздумчиво протянул собеседник, — некоторые из них имеют ругательный смысл. Почти в каждой стра­не того мира для нашего бога придумано особое имя, помимо общеизвест­ных. Одно из таких особых имен, очень редко употребляемое, мы и пере­няли. Мы зовем его денницей, и ему нравится.

— Как-как? Денницей?

— Да. Денница — это утренняя заря. Своим светом наш бог разорвал царство ночи, то есть царство Того Бога. Что и говорить, имя лестное! Предупреждая твой следующий вопрос, скажу, что бесплотные слуги денницы называются бесами.

— Я и впрямь хотел спросить об этом, — сказал я немного спокой­ней, — ты прозорлив. Но у меня еще два вопроса. Первый: кто создал Ангелов, если не их Царь? Второй: в чем заключается служение Триеди­ному и деннице?

— Знаешь, стронг, продолжу-ка я лучше рассказ о Земле и в нем отвечу на твои вопросы. А то мы так до вечера говорить будем, и вообще, я охотиться полетел, а не… Впрочем, слушай. Я закончил тем, что лишь один небольшой народ остался верным Царю Ангелов, а все остальные поклонялись нашему богу, деннице, научившему их многим чудесным вещам. Земной Бог хранил свой народ, обещал ему Спасителя мира и наконец, вочеловечившись, исполнил обещание.

— Вочеловечившись? — переспросил я.

— Да, да, — нетерпеливо проворчал Ламис, — вочеловечившись, вселившись в тело младенца. Но тут есть загадка; все-таки Царь — не обычный дух: Он триедин. Это необъяснимо, но в младенца вселилась лишь третья часть Его, а две трети остались с Ангелами. Хотя мало ли чудес на свете! В течение тридцати лет Вселившийся никак не выдавал Своего присутствия, а потом Он вдруг полностью овладел телом человека, доселе мирно плотничавшего, и погнал его проповедовать. Так возник Бого­человек. Он проповедовал совершеннейшую ахинею, говорил, что нужно возлюбить врагов своих и тому подобную чушь. Кстати, это Его я ци­тировал за завтраком: мол, никто не благ, как один Бог. Тот Бог, Ко­торый однажды истребил все население Земли, кроме нескольких избран­ных!

Богочеловек прельщал народ врачевательскими чудесами, набрал учеников, пообещал последовавшим за Ним вечное блаженство после смерти, явно солгав, ибо человек — лишь тело, и умирает он вместе с телом. Для людей после смерти ничего не может быть — ни блаженства, ни мук. Ты спрашивал, стронг, в чем заключается служение Царю Анге­лов. Вот ответ: поклоняться не деннице, а Ему, не красть, не убивать, всячески унижать себя и подвергать лишениям, исполнять утомительные обряды и, главное для нас, — ни в коем случае не колдовать. Ну и как?

— Ужасно! — с чувством воскликнул я. — Это невозможно вынести, и, даже если Он истинный Бог, даже если Он не лгал Ангелам, то для чародея нет выбора, чародей во все времена будет вынужден поклонять­ся деннице.

— Слава богу, ты понял! — обрадовался Ламис. — Слава нашему богу! Денница всячески поощряет колдовство, может многому научить и не проявляет жестокости к своим служителям. Правда, он никого не любит, не почитает, но кого ему почитать, если не себя? Он — вершина, выше него никого нет. А любовь — чувство слабых и, кроме того, заразное и противоречащее здравому смыслу. Денница не требует любви от нас по той же причине, он желает лишь признания и повиновения. Впрочем, Корф тебе обо всем более подробно расскажет, ведь он глава Братства чародеев, верховный жрец денницы, да и говорит он лучше, чем я.

— Кого же любить, если не Бога? — спросил я протерто и надорванно.

— А никого не люби, зачем? Любовь создает привязанность — самое
худшее в нашем беспокойном мире. Ты станешь беззащитным перед тем, кого полюбил, и в решительную минуту не сможешь его убить.

— Я понимаю это, понимаю! Потому и нужно любить недосягаемое, Бога! Ничего не поделаешь, потребность в любви гложет каждого из нас, разве не так? Не так?!

— Ты прав, Орбан, — прошуршал Ламис, и я впервые расслышал в его тихом голосе живые эмоции, — ты, к несчастью, абсолютно прав. Потреб­ность любви заложена в каждое мыслящее существо. Вот только кем — не пойму. Денница суров, жесток, но жестокость его не может быть настоль­ко изощренной! При сотворении нас он не заложил бы во всех чувство, противное нашей природе, нет! Однако оно каким-то образом затесалось в нас, это проклятое искушение, и приходится бороться с ним. Я советую тебе, Орбан, перенести свою любовь на что-то неодушевленное или на какое-либо занятие: к примеру, на охоту, или на смакование изысканной пищи, или на совершенствование в магической области, или, в конце концов, на себя. Да, это лучшее, что можно сделать: люби се­бя, если не можешь не любить никого.

— Попробую, — произнес я, — благодарю за совет, мудрый Ламис.

— Ладно уж, не за что. Видишь, как я разжирел от смакования изысканной пищи, какого совершенства достиг в магической области (после Корфа я сильнейший чародей в Цемплусе), и все-таки я страстно желаю любить. Моих советов недостаточно для полного спокойствия. Ах, опять мы на разговор сбились! Но я доскажу тебе земную историю.

Итак, Иисус (Богочеловека звали Иисусом) три года проповедовал Своему народу и надоел ему настолько, что Его схватили и распяли. Распятие — изощренная казнь: человека за руки и за ноги прибивают к кресту, то есть вертикально стоящему высокому столбу с перекладиной, и оставляют умирать на солн­цепеке. Царь Ангелов обманул людей: они и по сей день думают, что ради них Он страдал на кресте, но страдало лишь тело плотника Иисуса и умерло лишь тело. Так было дано начало новой вере, быстро распространившейся по Земле. Много народов, прямо или косвенно поклоняв­шихся деннице, узнали от учеников Иисуса о триедином Боге и уверовали в Него.

Богочеловек говорил, что вернется, чтобы судить людей. Люди ждали, ждали, почти два тысячелетия ждали… А денница тем временем прививал им любознательность и честолюбие. Люди поумнели, изобрели множество новшеств, прелестных для изнежившихся тел, невероятно усовершенствовали орудия убийства, скрупулезно изучили весь видимый мир. Сделав так много, они, естественно, почувствовали себя творцами и возгордились. Вера в Царя Ангелов повсеместно ослабла, а в некоторых людях и умерла вовсе. Многих разуверившихся денница перетащил на свою сторону и успешно перетаскивает поныне. Такова история духовного развития человечества.

А вообще, Земля — яйцевидная планета, где моря занимают больше места, чем суша. Имеется множество островов и, если не ошибаюсь, шесть континентов, климат невообразимо разнородный, везде отмечается четыре времени года. В большинстве мест бывает настолько холодно, что вода отвердевает. Флора и фауна того мира, по сравнению с нашей, намного беднее и миролюбивее. Среди живых существ разумны лишь люди, человеки.

Между собой они различаются только цветом кожи, и разделены по этому признаку на три основных группы: белокожие, которые охраняют замок Kopфа, весьма сходные с сулитами; желтокожие, обычно с узки­ми глазами, большинство из них поклоняются деннице; чернокожие, груп­па, презираемая двумя остальными, хотя в нынешнее время не так явно, как раньше (всего несколько сот лет назад, например, чернокожих вообще не считали за людей и продавали в качестве скота). Человеки живут очень мало, в лучшем случае — до ста лет, поколения у них сменяются быстро.

Каждый из нас наизусть знает свою родословную, потому что живем мы долго, размножаемся весьма плодовито, но только два раза в жизни. В Плимбаре существуют лишь два исключения из общего для всех разум­ных существ правила: сулиты, пурсы и рыжие карлики, размножающиеся без ограничений и живущие не более полувека. Из-за того, что люди живут мало, они так толком и не научились магии, — ведь подобная наука требует личного опыта. Впрочем, были среди людей и сильные чародеи, один из них, кстати, изобрел эликсир бессмертия и долгое время жил в Плимбаре, возглавляя Братство чародеев.

— Даже?! — удивился я. — И где же теперь этот бессмертный чародей?

— Сгинул, — ответил Ламис, — уже семь веков, как сгинул, и главное — непонятно куда. Тут какая-то темная история, предательст­во одного из его учеников, кажется… Ну да ладно, продолжаю рассказ.

На Земле огромное количество стран, некоторые отсталые, а некоторые, естественно, процветающие. Люди изобрели (не без участия денницы, конечно) деньги. Сложно объяснить что это такое, но наличие или отсутствие денег у человека определяет его благосостояние: деньги можно обменять на что угодно, а без них невозможно есть, сколько захочется, и владеть тем, что нравится.

Земля — богатейший мир, но люди безрассудно расходуют ее богатства. Человеки вырубают леса, истребляет животных, истощают нед­ра планеты. Они создали странную цивилизацию, основанную на смердящих металлических монстрах, используемых для различных нужд; в последнюю пару веков это проявилось наиболее сильно. Число людей невероятно велико, живут они в городах и деревнях, нередко воюют, причем весьма жестоко, едят животную и растительную пищу. Кроме то­го, человеки детально изучили и освоили видимый мир, обратили все стихии себе на пользу, поднялись в воздух, не имея собственных крыльев, спустились в глубины моря, не имея жабр, — и все это без помощи магии! Несомненно, земляне достигли многого, но, согласись, Орбан, мы знаем и умеем больше, чем они!

Я согласился с Ламисом не раздумывая, ведь он был прав.

— Сами люди, — продолжал Ламис, — тоже очень ценны: их мясо и кровь не только вкусны, но и полезны для здоровья. Кровь младенцев или девственниц составляет один из компонентов эликсира бессмертия, хотя вся формула целиком никому не известна, разве что изобретателю эликсира, земному алхимику. Но тот никому не открыл тайны, так с ней и сгинул, бессмертный упрямец… Вот, пожалуй, и все о Земле, более подробно тебе расскажет наш Учитель.

— Ламис, — обратился я к толстому рассказчику, еле различимому в густой траве, — Ламис, ты обещал в своем занимательнейшем повествовании ответить на два вопроса. Но на первый вопрос я так и не получил ответа, я жду.

— Что за вопрос, я забыл! — проворчал он.

— Кто создал Ангелов, если не их Царь? — повторил я давешний вопрос и, надеясь на долгий рассказ, поудобней примялся к травяному ложу.

— Шел бы ты… со своими вопросами! — неожиданно коротко и грубо ответил Ламис. — А лучше к Корфу или бесам, я их непременно вызову. От них ты услышишь все многочисленные версии на этот счет. Но с меня хватит, я и так отлежал хвост, теша твою любознательность! Развязывай пегасов (эх, они уже четверть полянки пообщипали!), я пока сниму защитное поле и — на охоту! На охоту! На охоту!

 

* * *

 

Охота оказалась незабываемо чудесной и весьма удачной; до нее я и не предполагал, что убийство существ, слабых в большинстве своем, убий­ство внезапное, из засады, может быть настолько приятным и азартным развлечением. Ламис показал мне свои обычные места охоты. Сперва мы прилетели к бурокаменной горе с пещерой, оплетенной лианами. Мой поводырь оглушительно гикнул в черную прохладу пещерной глуби, и оттуда, тонко визжа и шалея от солнечного света, выплеснулись гигантс­кие рыжещетинные нетопыри. Через несколько минут упоительной резни меня остановил голос Ламиса:

— Хватит, на развод оставь!

Довольно долго он выдергивал серебряные арбалетные болты из крылатых туш и приторачивал окровавленную дичь к седлу пегаса. Я тоже собирал между узловатыми корнями уродливых деревец порубленных нетопырей. Нечего и говорить, что крови мы тогда напились предостаточно.

— Мой Арбалет, — объяснял повеселевший Ламис, летя прочь от места побоища, — мой Арбалет никогда не промахивается: у него самонаводящиеся болты. Каждому неразумному существу соответствует определенное заклинание. Хочешь, например, пристрелить горгону. Произноси заклинание и стреляй, не целясь. Если есть в пределах полета болота хотя бы одна горгона, попадешь. Хе-хе-хе! И непременно в правый глаз попадешь! Хо-хо-хо! А горгоны верещат! Я видел однажды, как мой болт несся за горгоной, догнал, а в спину воткнуться не может, не положено! Так он облетел ее стороной, развернулся и — в глаз! Хи-хи-хи! Несомненно, есть некоторое веселящее свойство у крови рыжих нетопырей!

Я подтверждающе икнул, и мой спутник неудержимо расхохотался, едва не скувыркнувшись с пегаса. Весь путь, оставшийся до расхва­ленных Ламисом гнездовий гарпий, мы ржали подстать нашему транспорту.

Гнездовья широко пластались между серых камней унылого плато, сероперые смердящие гарпии плотным ковром сидели на яйцах. Женские головы наседок казались неестественными на птичьих телах, они надрывно галдели, скалили острые зубы на соседок, трясли длинными спутанными волосами, слипшимися от грязи и белого помета. В волосах у них я заметил разгульно копошащихся паразитов. Этакую мерзость и убивать-то противно! Больше из принципа, нежели для удовольствия, мы пронзили по гарпии, забрали теплые темно-красные яйца и поспешно улетели восвояси, судорожно затыкая дыхальца. Никто за нами не погнался.

Были и другие места охоты, но гораздо менее примечательные, чем первые два. Мне посчастливилось зарубить брондуса, едва различимого на верхушке дерева. Мой поводырь подстрелил плоскую зверюгу, проворную даже в тяжелом панцире, и чрезмерно радовался удаче. Оба мы убили по паре громадных червей из глубин торфяников, долго выманивая чудовищ спелыми плодами пышных деревьев.

Наконец вместе с обильной добычей мы на взмыленных пегасах возвратились на гостеприимную полянку, где знакомый скелет показался еще белее, а густейшая трава, беспощадно примятая нашими телами, не успела распрямиться. Ламис небрежно поставил защитное поле, нехитрыми пассами разжег костер, предварительно послав меня за дровами, и желеобразно растекся в траве.

— Зачем столько хлопот? — обессиленно полюбопытствовал я, рухнув рядом с костром. — Мы обещали Учителю вернуться к обеду и, кажет­ся, опаздываем…

— Уже опоздали. Здесь пообедаем: дичи набили полно. Да и разговор
у меня к тебе есть, посерьезнее, чем россказни о Земле и о бесплотных силах.

Я начал нетерпеливо освежевывать нетопыря, но бросил долгое занятие: Мечом отрезал толстую лапку, содрал мягкую шкурку и кровожадными зубами вцепился в податливую ляжку.

— Не так, не так надо! — болезненно воскликнул сотрапезник. — Нетопыри вкуснее выходят, если их поджарить на вертеле, вон как раз подхо­дящая палка. Яйца гарпий запекают в углях, а червей едят сырыми. Прошу, зажарь нетопыря, а то смотреть тошно!

— Ладно, зажарю, — неохотно проворчал я. — Что у тебя за разговор?

— Дай-ка мне твой Меч, лукавый Орбан. Ты обещал за завтраком.

С недобрым предчувствием я оголил оружие и медленно протянул его Ламису. Тот сосредоточенно рассмотрел пятна, оставшиеся от рун, провел по ним ладонью, поскреб шестым нечеловеческим пальцем. Потом он сотворил над Мечом сложную фигуру угловатых пассов, заставив пят­на колюче засветиться и слегка изменить форму.

— Действительно, это плавающие руны, — заключил он, — и не далее, как вче­ра они передали информацию. Ты солгал нам, Орбан, солгал нагло и
безыскусно! Запомни: если плавающие руны обозначились, то не исчезнут, не передав информации. Учитель послал меня следить за тобой… Я бы не раздумывая убил тебя, но следить… следить — не по мне! Кроме того, ты мне понравился.

— Прости, Ламис… Прости дурака… — залепетал я дрожащим голосом.

— Бог простит, как говорят земляне. Что гласили руны? Ну?

— Там говорилось… Там гово… го… — я попробовал что-то сказать, но всю челюсть цепко охватила непрошеная судорога. Рука, сжимавшая деревянный вертел, немощно разжалась, и мой нетопырь, шипя вытоплен­ным жиром, упал в костер.

— Зачем же так волноваться? — поспешно успокоил разоблачитель. — Корф не убивает врунов. Конечно, проучит, поколотит, быть может, но за жизнь не беспокойся. Что гласили руны?

— Там говорилось, — тихо произнес я, совершенно овладев собой, —чтобы я не доверял обитателям черного замка.

— И ты последовал совету, насколько можно судить по твоим действиям.

— Нет, это не то, ты не понял… Я хотел рассказать обо всем Учителю в тот же день, как прилетел, но он не захотел меня слу­шать. А ночью мне привиделся какой-то кошмар, я совершенно не запомнил его, но желание рассказать о рунах начисто исчезло. Я не виноват!

— Конечно, виноват не ты… — раздумчиво пробормотал Ламис, — Виноваты они. Так и лезут, поганцы, в дела Плимбара!

— Они, они, они, — неосторожно прорвался я. — Кто такие эти они? В третий раз уже слышу про…

— Стоп! — резко перебил собеседник. — В третий раз, говоришшшь?

Мне пришлось рассказать про подслушанные мной два разговора.

Ламис заметно помрачнел.

— Естественно, — торжествующе закончил я, — после этаких разговорчиков у меня могли появиться сомнения! А теперь объясни мне…

— Нет! — свирепо взревел он. — Нет, это ты, мерзопакостный ящер, объясни мне, с какой стати подслушиваешь тебя не касающиеся беседы! А?!

— Наоборот…

— Молчать, волколак паскудный! Нам в замке наушники не нужны, ты понял?!

— Понял, — пришибленно буркнул я.

— Ну и славно, — спокойно произнес Ламис, выдавая недавний взрыв лишь частым свистящим дыханием.

— В том, что я подслушал разговоры, виноват только случай, но больше подобного не повторится, — пообещал я.

— Ох, показали бы мне тот случай… Всю бы рожу ему расквасил! Итак, недоверчивый стронг, что в моем разговоре с Учителем показалось тебе сомнительным? Надо же, наконец, устанавливать доверительные отношения…

— Первое, — размеренно пробасил я, загнув извачканный чужой кровью палец и прищелкнув хвостом. — Первое: ночью в лаборатории Корф со смехом отдал тебе ценнейший подарок моего прежнего Учителя, Coргa. Корф посоветовал тебе сжечь эту магическую редкость. Объяснись!

— Все просто, хотя и кажется странным. У нашего Учителя уже набралось достаточно сорговой кожи, поэтому он отдал ее. Тем более, что мне при ее помощи необходимо вызвать обильный ливень и затопить норы неугодного мне народца. Во время заклинания волшебную кожу Coргa сжигают, как ты знаешь. Дальше!

— Второе, — удовлетворенно молвил я, скрючив следующий палец. — Второе: тогда же, в лаборатории, стоял продолговатый стол с натуральным изображением стронга, улепленного точками и кружочками, в которые вы тыкали, говоря обо мне. Я каким-то образом связан с изображением на столе? Объяснись!

— Да, связан. При его помощи мы усовершенствовали дальновиде­ние и некоторое время наблюдали за тобой, прежде чем решили доверить миссию…

— Какую миссию? — встрепенулся я.

— Отстань, Учитель объяснит! Мы невероятно обрадовались, ибо, прилетев в замок, ты оказался точно таким, каким мы видели тебя при помощи волшебного рисунка. Дальше!

— Третье: ты усомнился в том, что я могу колдовать, да и вообще говорил обо мне так, словно я какой-то ненормальный или ненастоящий… Странно все это!

— Ничего странного, только глупые эмоции. Я испытывал к тебе вполне естественные при первом знакомстве чувство соперничества, неприязнь и так далее… Честно говоря, во время охоты и разговоров с тобой я изменил свое мнение в лучшую для тебя и худшую для меня сторону.

Мне показалось, что Ламис и впрямь говорил честно.

— Прошу тебя, умоляю, ответь на последний вопрос, чтобы я не сомневался больше в тебе и Учителе, чтобы не верил странным рунам и страшным снам. Ламис, ответь на вопрос, который уже слышал. Расскажи мне про них! — взволнованно затараторил я.

— Что ж, расскажу, — нехотя согласился собеседник. — Ведь ты не успокоишься, пока не узнаешь. Наверняка, ты слышал о Цемплусе.

— Слышал! — подтвердил я. — Это параллельный мир, более варварский, нежели наш, но в общем-то весьма сходный с Плимбаром. Там успешно развиваются магические науки и существует Лига волшебников. С ней мы храним нейтральные отношения и ежегодно обмениваемся подарками.

— Прекрасные знания! — похвалил меня Ламис. — Но кое-чего ты не ведаешь. В Цемплусе живут они, древние мудрецы в капюшонах. Они ненавидят наше Братство чародеев и называют себя кларесами. Имя любого из кларесов, произнесенное вслух, убивает. В Плимбаре даже общее их название (кларесы) употреблять в разговорах запрещено. О существовании их знают лишь магистры Братства, — впрочем, через несколько дней тебя посвятят в магистры. Не нужно так буйно радоваться, милейший Орбан, дело-то житейское! Ну, успокойся! Кларесы изобрели рунопись, в частности и плавающие руны. Да и вообще, они чрезвычайно преуспели в колдовстве. Теперь, как видно, они пронюхали о твоей секретной миссии даже раньше тебя и стараются всячески помешать. Меч — их подарочек — весьма опасен. Но, быть может, мы ошибаемся, и к произошедшему с тобой они не имеют отношения. Необходимо все проверить.

— Теперь я достоверно узнал то, что хотел узнать. Спасибо, мудрый Ламис! — благодарно излил я.

— Пожалуйста. Нет нужды говорить, что разговор наш должен остаться в тайне, не так ли?

— Конечно, нужды нет.

— А теперь я дам тебе совет, гораздо более верный, чем совет плавающих рун.

— Что за совет? — размягченно поинтересовался я. — Будь уверен, Ламис: я выполню его, как приказание.

— А совет таков: пойди к Учителю, повинись во всем (естественно, без упоминания о нашем разговоре), поклянись в вечной преданности и послушании… Существует у землян очень верная и мудрая поговорка, внимай: «Повинную голову меч не сечет».

Продолжение следует…

© Евгений Чепкасов, 1996, Пенза. Современная проза.

Ящер, приятный во всех отношениях (все части)

Другие авторы  /   Сборник рассказов

• Скачать книги бесплатно 
• Купить книги проекта Дневники Онлайн